Зов русской вечности

Наталия Смирнова

Зов русской вечности
Рецензия на роман Александра Потёмкина «Изгой»

Читателя этой книги ожидает подлинное откры­тие. Он познакомится со странным, но удивительно привлекательным виртуальным собеседником –фран­цузским аристократом с русско-итальянскими корня­ми князем Андреем Иверовым, фи­нансовым гением мирового фондового рынка. Он ощу­тит очарование его незаурядной личности, его изыс­канного стиля жизни, где, казалось бы, есть все, что душе угодно, – и вместе с тем недостает чего-то очень важного, к чему неизбывно стремится его мятежный дух.

Прочтя роман, мы узнаем о современной жизни куда больше, чем из солидных социологических изысканий. Именно литература – точнее то, что французы называют belle letter, родившееся вместе со стилем французского романа, – способно открыть взору человеческому душу культуры.

Экономист Александр Потемкин сумел понять в нашей российской жизни многое, сокрытое не только от по­верхностного взгляда, но и от заинтересованного внимания ангажированных адептов российского реформаторства. Он с горечью констатирует, что с уходом коммунистической идеологии «на российский народ опу­стилась непроглядная тьма – коррупционная, циничная, античеловеческая в своей дьявольской разрушительной энергии бюрократическая идеология... В оппозиции к безоглядным апологетам монетаризма «Чикагской школы» с их методологически невзыска­тельной апологией «невидимой руки рынка» как универсального средства решения всех социальных проблем, А. Потемкин доказывает, что современная российская экономика, принимающая все более виртуальный харак­тер, не в состоянии долго сохранять равновесие сама по себе.

Профессионально занимаясь экономикой как ака­демической дисциплиной, Потемкин по-человечес­ки глубоко переживает социальные последствия нео­правданно жесткой компрадорской приватизации, приведшей к обнищанию большей части населения страны и невиданной в послепетровской истории Рос­сии люмпенизации интеллигенции.

Главное действие романа разворачивается не в казино или на фондовой бирже – оно в душе человеческой. Это внутренние действия-переживания, обращенные на постижение происходящего и в мире, и в самом себе (и то, и другое перелива­ют друг в дуга и сливаются друг с другом – такова на­грузка понятия «виртуальности» в его литературном прочтении).

Смысловой стержень романа – глубокие раздумья о назначении человека, о судьбах современной цивилизации, культурно-антропологической цене про­гресса, экономических и социальных последствиях гло­бализации. В нем автор впервые поднимает планку со­циально-экономических обобщений до подлинно философского уровня, задаваясь вопросами воистину все­человеческого масштаба.

Духовные искания Иверова – это культурные усилия умного, психически вполне здорового человека обрести свое место в современном мире, технизированном и отчужденном, отмеченным синдромом «ускользающего бытия» и «смерти субъек­та». Ему удается найти этот синтез ду­шевного и духовного – в современной России. Но где? В психиатрической клинике им. Сербского! Именно в этом закрытом учреждении – то ли больница, то ли тюрьма – он впервые на протяжении всего романа встречает достойных собеседников, равных себе по эру­диции и интеллекту. Впервые ощутил он здесь «рос­кошь человеческого общения»! Быть может, российская психушка – та самая точка социальной вселенной, где он обрел духовную гавань, при­знание как личность, а не повелитель золотого тель­ца, способный по-царски оплачивать внимание миро­вых знаменитостей.

«Личное счастье, – убежден Иверов, – продукт виртуальности. Оно нравственно, т.к. не посягает на чужую собственность, мораль и свободу. Если же мое личное счастье – товар реальный, а зна­чит, неизбежно затрагивающий интересы других, то в нравственном отношении это меня не устраивает». Как тут не вспомнить слов Ивана Карамазова о воз­врате Богу «счастливого билета» в грядущий «рай на земле», если в основании этого «царства справедли­вости» – хотя бы одна слезинка невинного ребенка? Александр Потемкин – один из немногих современных писате­лей, кому удалось стать достойным преемником ве­ликих традиций психологического романа золотого века русской литературы. Роман «Изгой» – апология напряженных духовных исканий «лишнего» человека, столь характерного для русской литературы в ситу­ации, когда «распалась связь времен».

Лучшие страницы романа Потемкина посвя­щены описанию процесса душевного самоопределения героя, его поиска основ персональной идентичности – человеческих «зацепок» в отчужденном бытии. Подоб­но героям Достоевского, Иверов много размыш­ляет о бытии «на грани» и «за гранью». Что побудило его замыслить самоубийство, усмотреть в нем единственный способ одним махом разрубить гордиев узел всех личных духовных проблем? Ответ – в самом на­звании романа. Он изгой, а значит – лишний на этом свете. Но Иверов никем и никуда не изгнан – он во внутреннем, «виртуальном» изгнании. Один из богатейших людей Франции, Андрэ Иверов испытывает не только душевный дискомфорт, но в еще большей мере – духовную неудовлетворенность. В роковой момент итоговых раздумий о смысле прожитого он находит в себе силы ухватиться за край ускольза­ющего бытия, отогнать навязчивую идею оборвать нить жизни на сорок втором году на дне океанской пучины – под давлением «человеческого, слишком человеческого» (Ф.Ницше) в его натуре. Квинтэссенцией человеческой субстанции он полагает свободу. Осознание своего бытия как свободного, не задан­ного природной необходимостью и побуждает его в роковое мгновение перед прыжком в ничто круто из­менить выстраданное решение и в лихорадочном по­иске новых смыслов жизни обрести «российскую» тра­екторию своей дальнейшей судьбы. Бросить все и уехать в неведомую Россию, на родину предков! Именно там замыслил он обрести «ради­кально иной формат бытия» – абсолютную противо­положность, изнанку наличного. От безграничного на­слаждения – к безутешному страданию. К унижению, побоям, отбросам. ...Ибо «без страдания нельзя познать истинного величия духа». Так зов русской вечности пре­возмог искус мрака вечной пустоты.

Человек в отчужденном мире не живет, а функционирует. Вместо любви – секс, вместо надежд – программы, вместо счастья – успех. В упомянутом экзистенциализме стремление человека замкнуться в мире собственного сознания философски означает онтологизацию субъективной реальнос­ти, отождествление бытия с субъективностью. В экзистенциальном изгойничестве – истоки неотвяз­ной устремленности к виртуальному миру на изломе сюрреалистического бытия.

Помимо культурных, изгойничество Иверова имеет и социально-экономические корни: триумф фи­нансового капитала над промышленным, виртуализа­цию экономики в экономически продвинутых странах Европы. В Предисловии к «Элитной экономике» Потемкин-экономист определяет виртуализацию экономики как «резкое ослабление обыч­ных причинно-следственных связей, практически пол­ный отрыв денежно-финансового рынка от реалий производственной сферы». Погрузиться в вирту­альную экономику, ставшую базисом «реального» про­изводства, – словно витать в миражах. «Жить в со­временном фондовом рынке, иметь в нем успех – озна­чает поэтапную виртуализацию сознания», – убежден его герой.

Стоит ли вообще делить восприятие бытия на две составляющие: «на самом деле» и «не на самом деле»? Где край бытия?» – философски размышляет он.

Иверов ищет в виртуальности оплот духовной свободы, преступающей путы торжествующего грубо­го утилитаризма. Он жаждет прорыва туда, где «дух бродит, где хочет» (Гете). Это платоновский мир под­линных эйдосов – сущностей, в сравнении с которыми вещи – лишь бледные тени на стенах пещер, удел кото­рых – не бытие, но бывание. В виртуальном прибежи­ще абсолютной свободы Иверов жаждет обрести экологическую нишу от перенасыщенного раствора ис­кусственной среды, дегуманизирующего воздействия безудержного потребительства, инспирированного железной поступью техногенной цивилизации. Ибо удел современного человека – не материнское лоно живой культуры, но бездуховное пространство мерт­вой цивилизации, где животворящее семя культуры, прорастая, отвердело в скелетах машин и механиз­мов. В их железных объятьях культура заметно утратила изначальный гуманистический потенциал. В модернистском сознании она довольствуется инстру­ментальной ролью гуманитарной упаковки современной техники. В этом качестве культура парадоксаль­ным образом отрицает самое себя, обращаясь в досуговые технологии, – продолжение техногенных интен­ций современной цивилизации.

Виртуальный порыв Иверова устремлен в веч­ность, ибо человек современной цивилизации утратил контроль над будущим, природа покорена и омертве­ла в технопарках, а жесткие социальные технологии управления человеком привели к удручающему разгулу массовой культуры с присущим ей оголтелым эротиз­мом. Безвкусица масс глубже укоренена в действитель­ности, чем рафинированный вкус интеллектуалов, по­лагал Брехт. Но как же трудно принять современную прагматическую инверсию массового сознания, где вместо морали – расчет, вместо ценностей – проекты, вместо общения – связь! Любовь редуцируется к сексу и на следующем витке отчуждения сублимируется в транссексуалъностъ.

Удивительно чуткий к малейшим колебани­ям культурного климата, Иверов острее других ощу­щает пока что едва заметный перелом настроений на вакхическом пиру постсовременности. Погрузив­шись в дионисийское буйство раскрепощенной чув­ственности – погоню за очередным предметом вожде­ления – будь то человек, вещь, экзотический зверек или коллекционный экспонат – он мгновенно охладевает, тотчас теряя к нему былой интерес по достижении цели. Триумф победы повергает во мрак пустоты, в Ничто, и он с равнодушным презрением взирает на недавний предмет вожделения, теперь ничуть не нужный ему как предмет потребления. Более того, он всем сердцем отвергает объект своей победы. Его влечет лишь азарт игры, погони, схватки, консолидации всех социальных, финансовых и интеллектуальных ресур­сов. Игра стала метафорой его жизни, его интеллек­туальной и эротической страстью. Ибо в ней – напря­жение жизни, ее драматизм, ее полнота.

Роман «Изгой» – словно ожившее полотно пост­перестроечной российской реальности. Александр Потемкин с беспощадной правдивостью повествует о нравах, царящих в российском бизнес-сообществе, которое, надо полагать, познал «изнутри» как «вовлеченный наблюдатель». Он собрал и художественно осмыслил такие типажи российского предпринимателя, от которых в ужасе отшатнулись бы и А. Н. Островский, и Ф. М.Достоевский. Их собирательным образом является Платон Филиппович Буй­носов – живое воплощение жизненных устоев акул рос­сийского капитализма. Его жизненное кредо – «деньги любой ценой» – демонстративно попирает все нрав­ственные устои человеческие. Он – машина, генериру­ющая масштабные финансовые проекты и тончайшие денежные аферы. Его подельник Ю. Алтынов и того круче: ни один финансовый поток не обогнет его мастерски расставленных ловушек, не обронив хотя бы капли.

В романе «Изгой» мы найдем и дальнейшую блистательную разверстку хитросп­летений судеб полюбившихся героев, и сюжетную за­вершенность событийной канвы. Не менее важ­но и то, что в последующих произведениях культурное на­пряжение, рожденное драматической коллизией реаль­ного и виртуального, возрастая, обретет новые, досе­ле неведомые характеристики, требующие глубокого философского и литературного осмысления. Начало этому процессу и кладет роман Александра Потемкина «Из­гой», знаменующий собою новую веху в истории русско­го психологического романа.

Н. М. Смирнова
доктор философских наук, профессор,
ведущий научный сотрудник ИФ РАН