«Я» в бесконечности

Эрнест Хемингуэй говорил, что писатель – это талант плюс несчастливое детство. К сожалению, высказывание справедливо не только для писателей. В центре романа-монолога Александра Потемкина «Я» – личность, точно подпадающая под эту формулу.

Читая первые страницы романа, мы вспомним сироту Оливера Твиста, его тяжелое детство, издевательства, которые он вынужден был терпеть, мы вспомним Жана Вальжана, «отверженного», отринутого миром, и, после заключения, которое длилось много лет, испытывающего к миру постоянную ответную ненависть. Но герой романа Александра Потемкина увы, не встретит ни добросердечной девушки, ни филантропа-епископа; первая ласка, которую он получит, окажется лаской дворовых сторожевых собак, а не друга-защитника, – так герой впервые ощутит счастье: «Каким-то еще не совсем понятным символом показалась мне эта трогательная история. Мне хотелось поделиться с кем-то своей радостью: впервые в жизни меня обласкали – пусть не человек, собаки!»

Собственно говоря, такое начало романа сразу же настраивает читателя на сочувствие и сопереживание, вызывает сострадание: несчастного Василия Караманова читателю, конечно, жаль. И, казалось бы, далее автору, в прошлом профессиональному журналисту, легко было бы играть и далее на тех же читательских струнах, достаточно ввести в сюжет любовь к девушке, которая потом бросит героя ради богатого и успешного или описать жестокого начальника, обирающего героя и так далее. Но Александр Потемкин рассказывает о мучениях маленького Василия Караманова вовсе не затем, чтобы вызвать у читателя сочувствие или не только затем, – главное для него – найти первопричины самого главного и жестокого для души конфликта – конфликта между человеком и миром . Сначала мир и все люди не принимают Василия Караманова. После он не принимает мир и людей. Это не тот нигилизм, который порожден скепсисом интеллигентско-дворянской среды ХIХ века, это апокалипсический нигилизм бесконечного тупика безверия, причем не безверия как пессимистического ответа на возникшее сомнение в вере в мир идеальный, существующийи вне, и внутри – то есть в человеческой душе, а изначальное: полное отсутствие даже намека на веру, потому что идеальное и человеческое разделены для героя романа «Я» почти непреодолимой пропастью с самого раннего детства. Вторая, тоже очень глубокая расщелина в «пейзаже характера» героя: между скрываемой гиперчувствительностью и установочной рациональностью. Правда, в конце романа герой внезапно с удивлением заметит, что в нем пробуждается нечто похожее на сердечное отношение к «человекам», которые, однако, с точки зрения героя – обречены. Обречены вследствие своих больших пороков, жалких страстишек, низкого интеллектуального развития, отсутствия тяги к познанию, а, главное, потому что никогда не поднимают головы выше своей тарелки: звезды светят не им. Светят они и влекут нищего одиночку, московского дворника, живущего в каморке при музее – Василия Караманова, которого собственная страсть к познанию и собственная генная теория преображения человека в Человека наделяют уверенностью в полной своей исключительности, в своем коренном, генном отличии от окружающих его «человеков».

Основная жизнь Караманова, полная надежд и открытий, протекает внутри его собственного сознания. А реальный путь его одинок и мрачен, хотя и не лишен подсветки авантюрного сюжетного пунктира. Об этом чуть ниже, а пока – о главных чертах личности главного героя, сформировавшегося в условиях жестоких, почти нечеловеческих – по отсутствию в отношении к нему самого малого проявления гуманизма, а главное, полному отсутствию любви как защитного купола любой личности и полному отсутствию света доброты, без которого дальнейшая жизнь или невозможна или становится неким экспериментом, подобным опыту на выживание в экстремальных условиях, только в данном случае — на выживание духовное.

Как «отверженному», не ринувшемуся в революционную деятельность, не ставшему по мягкости душевной (хотя от себя самого и скрываемой) террористом или киллером, отплатить миру за то, что он был к нему, ребенку, так жесток? Только начать презирать людей, только решить стать хозяином жизни и, возжелав, чтобы в с е люди исчезли, присвоить себе весь мир, точно игрушку, которой он в детстве был лишен. Вот и соответствующее признание героя: «А когда с улиц исчезали последние полуночники, я, шагая совершенно один по ночному городу, начинал чувствовать себя абсолютным хозяином жизни. Так хотелось быть один на один с собой и владеть этим пустынным, до боли моим миром!..»

Но люди не могут исчезнуть – они есть, они вокруг, они рядом. Как добиться того, чтобы это возвышающее душу чувство владения миром стало постоянным? Герой романа «Я» – человек не обычный, его мыслительная сфера сверхразвита, а его душевная темнота вспыхивает порой искрами потенциальной гениальности (Но есть ли место гению в нашем социуме?). Ощущая свою полную ненужность, Василий Караманов начинает строить свои взаимоотношения с жизнью как социо-психологический эксперимент, должный доказать: люди – низкие духовно особи, озабоченные исключительно материальным. Алчность, жадность и стремление к накопительству их самые главные черты, и для «обладания всей этой мишурой они лгут, преступают закон, ломают витрины, убивают друг друга, калечат судьбы, захватывают власть, присваивают чужое!». Подчеркиваю: в с е люди.

Чтобы это важнейшее уточнение стало доказательным, Василий Караманов решает пройти сквозь социальные слои, из каждого делая социо-психологическую «выжимку», и потом, собрав все результаты вместе, подытожить их и получить подтверждение – да, в с е люди таковы, исключений нет (в определенном смысле «Я» можно прочитать как сатирический роман — вызов).

Начинает он свой одинокий (и в общем-то страдальческий) эксперимент с «защитников Родины» – причем, командного состава. Отсюда идет та пунктирная авантюрно-сатирическая линия сюжета, которая придает роману остроту. Герой решает побыть «в роли “фармазона” один год...», покупает парик и прочее, что требуется ему для смены внешности, поскольку деятельность его начинает носить криминальный характер – он совершает сделки с деньгами, ловко подсовывая алчным офицерам вместо пачек пересчитанных ими денег, заранее изготовленные «куклы» (технология остроумно изложена в романе, любопытствующих отсылаю к тексту). Караманов в этой криминальной игре вдруг обнаруживает настоящий артистизм, изворотливость ума, придумывает легенду: «Аферист, как артист на сцене, должен иметь свой образ, свою легенду. Как тут без нее? Она должна быть правдоподобной и немного сентиментальной». Артистизм вносит в экспериментальную игру настоящие чувства — страха, радости, отвращения, неприятия и так далее. Караманов пробует свои силы на авантюрной сцене (и успешно), оправдывая себя тем,что «кроме нелюбви к людям и желания вытеснить их из истории», «еще ни в чем себя не испробовал».

Итак, первый итог: военные (по идее – лучшие представители общества) оказываются зачеркнутыми Василием Карамановым как не соответствующие его представлению о том, какими должны быть люди, призванные защищать Родину: они аморальны и продажны, поскольку служат не Отечеству, а мамоне. Этот социальный пласт Василий Караманов считает исследованным. С точки зрения читателя – доказателен ли первый вывод? Для литературы – вполне. Мы судим о помещиках по Коробочкам и Плюшкиным. И офицеры, представленные в романе «Я» – тоже образы заостренно-сатирические. Причем, убедительные. Читателю вполне понятно, что он имеет дело с сатирой социальной. И к тому же – гротескно заостренной восприятием самого Василия Караманова, отринутого миром одинокого мыслителя, усиленно занимающегося самообразованием, изучающего труды величайших философов и ученых. ... И артиста в душе! Да, это так – противопоставивший себя всему миру Василий Караманов – не только одиночка-философ, он – втайне – личность артистическая, и потому второй средовой срез он делает, устроившись на работу в театр.

Но, если читатель на время забыл, какова главная задача героя, она сама напомнит о себе – Василий Караманов хочет убедиться, что и в сфере культуры картина та же – то есть нравственно изнаночная: должный быть стойким в неподкупности военный продал душу золотому тельцу, а носитель культуры – как вскоре убедится читатель – просто отчаянно бескультурен : «Я просидел в детской колонии и лагере для осужденных около семи лет, но такого мата даже там не слышал!» – поражен попавший в театральную среду Василий Караманов после «пламенного монолога» ведущей актрисы театра. К тому же, если военных поразила ржавчина алчности, то работников искусства съедает зависть. Критик К. Кокшенева в своей рецензии на роман «Я» точно отметила авторские удачи в создании театральных сцен: «Отдадим должное автору – закулисье написано им не без блеска. Особенно – история с букетом в виде роскошных лебедей, из зависти ощипанных и разоренных». Вообще сатирические «срезы» в романе весьма удачны: и военные, и театральные деятели, и торговые работники – убедительны. Итак, второй итог: и «человеки» культуры несовершенны. И они нуждаются в полной «реновации».

Следующий исследуемый Карамановым слой – политики, политические лидеры – люди, которые призваны управлять умами и государством. У них Василий Караманов находит главный дефект – как бы полное отсутствие «гена совести» : интриги, подстановки, подтасовки, ложь, деньги, – только это движет политиками . «Чем выше каста, тем безобразнее мораль! Чем богаче новые русские, тем аморальнее их поступки. Даже в тюрьмах и лагерях я такого вероломства не встречал! », – с отчаяньем констатирует он. Смысл жизни этих людей «Не разглядывать звезды в открытом ночном небе, а лишь упорно глазеть на рубиновые звезды Кремля». И потому итог и этого эксперимента подводит к тому же: в с е люди о д и н а к о в ы: «Их алчность, жадность, сексуальная распущенность, зависть, озлобленность, мягкотелость, коррумпированность, правовой нигилизм, вранье, провокационность, алкоголизм, интриганство,низкий уровень интеллекта – все это сопровождало, сопровождает и будет сопровождать их породу».

Эксперимент закончен. Пора делать главный вывод – и вот он: «Порода homo sapiens деградирует! Скорость падения нравов и интеллекта увеличивается!».

Вывод неутешителен. Но именно отсюда, собственно, и начинается главное, то, ради чего написан роман «Я», – изложение созданной как ответ Василия Караманова на собственный социо-психологический эксперимент теории о замены homo sapiens на homo cosmicus .

Homo cosmicus Караманов называет путивльцами. Это его родной город. И вот что важно: оказывается, идея замены homo sapiens на homo cosmicus возникла у героя не после, а д о психологического эксперимента, который только должен бы подтвердить его изначальную цель: он и «прибыл в столицу, чтобы овладеть знаниями лучших из человеков», и после этого «начать создавать новый вид землян», потому что он сам «в одиннадцатилетнем возрасте (...) убедился в нечеловеческом своем происхождении». То есть он – homo cosmicus А тех немногих, кто уже относится к homo cosmicus, «занимает лишь многообразие духа! Пылкое, неувядающее желание приблизить наше время! И нет ничего другого! Нет ни бесплодия, ни наивности, нет угодливости и сентиментальности,алчности и подхалимства. Перед нами только пространство духа и время созидания. (...)

Караманов изучает труды генетика Эфроимсона, книги философов Соловьева, Бердяева, Флоренского и так далее (в списке его прочтений и русские, и зарубежные имена философов и ученых), возлагая на себя «обязанности по расчистке площадки для прихода cosmicus». И даже свою работу дворника он воспринимает символически – как очистку и себя самого от налипшей скверны (разумеется, после общения с «человеками»). «Я чувствовал, – признается он, – что волею судьбы Василий Караманов оказался между двумя эпохами, что именно ему поручено закончить историю землян – устаревшую, беспомощную, которая лишь криком пытается обратить на себя внимание, – и начать новую эру – эру существ многомерного разума».

Какие же главные черты должны быть присущи тем, кто назван им homo cosmicus?

Ну, во-первых, они будут обладать могучим, всепроникающим разумом. Потому что «весь скромный кроманьонский интеллект» полностью поглощает» враг человеческий – ген спроса, приобретательства».

Во-вторых, у путивльцев (они же homo cosmicus) «не может быть насилия». Василий Караманов слишком много насилия видел в годы своего несчастливого детства, и потому, наверное, его душа желает вытеснить жестокость за пределы человеческого, а, если это невозможно, вытеснить все зло в м е с т е с «человеками»!

Здесь у меня как читателя возникает вопрос к автору: почему он homo cosmicus называет «путивльцами»? Ведь детство не принесло герою ничего, кроме мучений? Чем обоснована такая идентификация? Конечно, вспоминается «Слово о полку Игореве» и плач Ярославны... Можно предположить, с большой долей натяжки, что в обличении Василием Карамановым «человеков» звучит и нота плача о людском несовершенстве и обреченности...

Кстати, весьма тонкая деталь – Караманов не называет людей людьми, а только «человеками», что невольно напоминает «недочеловека» Л. Стоттарда (термин относился к пришедшим к власти в России большевикам), и тут же аллюзивно сигнализирует о сверхчеловеке Ницше. Караманов пошел дальше экстремистов-интерпретаторов Ницше: не какая-то определенная часть человечества, а все человечество в целом, по его мысли подлежит генной модификации. Что ж, если бы каждый человек развил свой «ген совести» разве это не было бы победой толстовского духовного самосовершенствования? Ведь Бог, возможно, – Высшая Космическая Совесть. Но Василий Караманов атеист и не столько рационалист, сколько игрок — пусть это, в больше степени, игра интровертированного разума. Как в детстве он, ощущая себя всеми гонимым изгоем, спрятавшись, в отместку прокалывал футбольные мячи, чтобы сорвать городской матч, так и, став взрослым, он продолжает ту же игру, но уже на ином уровне: спрятавшись в кокон одиночества, он, меняя маски, заставляет «прокалываться» ничего не подозревающих людей....

Но вернемся к главным чертам homo cosmicus.

Homo cosmicus научатся управлять продолжительностью жизни, фактически смогут стать бессмертными. Ведь у людей пока нет «ни одного праздника или ритуала, связанного с бессмертием» (заметим в скобках, что очень убедительно возражение К. Кокшеневой: православная Пасха - это именно праздник не только во славу воскрешения Христа, но и символическое подтверждение возможности достижения л ю б ы м человеком, духовно соединившимся с Иисусом Христом, личного бессмертия). Но Василий Караманов далек от религиозного символизма. Ему ближе критика существующих порядков и мысли о переустройстве. Огромная инфраструктура человечества служит только потреблению, считает работающий дворником философ-утопист (кстати, Якоб Беме был сапожником!), и ее «придется переключать на решение фундаментальной проблемы бессмертия». То есть необходимо «генетически смоделировать новое существо таким образом, чтобы возникла прямая зависимость между активностью разума и продолжительностью жизни. (…) Человек смертен потому, что у него нет потребности постоянного обновления, нового осмысления окружающего». Василий Караманов решает, что если «использовать новейшие технологии для ускорения мутационных процессов», то можно «добиться бессмертия еще при собственной жизни».

Но, главное, homo cosmicus «должен постигать нескончаемые тайны Вселенной, открывать новые галактики, перемещаться в неведомые миры! (...) Потому что самому «космосу без путивльца одиноко! Ему нужен творец, созидатель! Безграничное пространство – а хозяина в нем нет!».

Отзвуки идей и мировоззрения русских философов-космистов и собственные идеи автора, Александра Потемкина придают размышлениям героя романа «Я» очень интересный характер: «Как Владимир Мономах рассылал своих сыновей, внуков, племянников осваивать необъятные просторы восточных земель, так совершенствуйте себя! Как Киевская Русь стала гнездышком, где выращивались молодцы для Великой России, так и Земля станет питомником для путивльцев, которые покорят Вселенную». Здесь просто необходимо вспомнить о философии Циолковского, который, мечтая о конструктивном освоении человечеством космического пространства, был уверен, что прежде всего изменится сам человек, перейдя в другую форму жизни, став лучистой энергией. Ракетостроение К.Э. Циолковский считал только первым, вспомогательным элементом к полетам в Космос, которые будут, как ему думалось, привычны для эволюционировавших людей, получивших тела из лучистой материи. Своеобразен был взгляд К.Э. Циолковского и на проблему бессмертия: одухотворение им Вселенной служило как бы косвенным доказательством возможности человеческого бессмертия – поскольку человек является частицей Вселенной, обладающей «чувствительностью» (Циолковский много думал над образом Иисуса Христа и пытался найти космический смысл и аналог понятию «души»). Но, главное, именно Циолковский считал, что разум – «величайшая сила в космосе». На этой мысли базируется и философия двух романов Александра Потемкина: «Я» и «Соло Моно», – в «Соло Моно» другой герой тоже мечтает переформатировать человека, а знаменитое высказывание русского космиста: «Планета есть колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели…» – отражает цели и устремления главного героя « Я» Василия Караманова. Отметим и то, что Циолковский был, по его собственному признанию, в детстве и ранней юности «изолированным, обиженным, изгоем», что погружало его «в самого себя» и « заставляло искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презираемым». Какое-то время Циолковский был «маргинальным гением», его первые научные работы по воздухоплаванию, отправленные знаменитому Н.Е. Жуковскому, тот регулярно терял, видимо, относясь несерьезно к трудам «самоучки». Маргинал и Василий Караманов – причем его жизнь то находится на пике самоизоляции, то чуть приближается к социуму, но всегда сохраняет основное психологическое качество – расстояние между «я» и обществом не должно приближаться к нулю... Причину этого очень точно отметила, говоря о романе, та же Капитолина Кокшенева: «Вообще в первой части романа, где речь идет о Ваське-мальчишке и подростке даны такие скорбные картины жизни, что неприятие такой жизни и такого мира людей неизбежно вело не просто к одиночеству, но к поиску героем своего «нечеловеческого статуса» («Я не человек», если те, что рядом – это и есть человеки»). И потому Василия Караманова эмоционально раскачивает от стихийного анархического отрицания («Меня выворачивало от их идеалов: религия, государство, идеология, ордена, бюрократическая иерархия – все это было для меня пустым звуком») до самоупоенного утопизма («Василий Караманов откроет путивльцам дорогу в безбрежный космос»), и амплитуда его идейного маятника широка – от оправдания «игры в криминал» до мечты о совершенствовании всего человечества...

Но герой уверен: пока не разрешено «генное усовершенствование» человека как вида, до homo cosmicus ему далеко, как до других галактик. А «человеки» вот они, рядом, вокруг – так что же делать? И Василий Караманов начинает склоняться к защитному субъективному идеализму: «Может, они должны исчезнуть всего-навсего из сознания? Просто так, пропасть из моей головы. Улетучиться! Их – нет! Если я не стану о них вспоминать, то они не возникнут в мыслях. Они просто перестанут существовать. Ведь для червей, бабочек и трапангов люди не существуют. (...) Мне не так важно, живы они или нет; главное, чтобы их не было в моем сознании».

Исключение – только гении. Правда, у Василия Караманова обнаруживаются некоторые логические «занозы» в рассуждениях на эту тему: если гениальность следствие причин вполне материальных, натуралистичных, какими являются причины заболевания подагрой (болезнь некоторые ученые устойчиво связывают с гениальностью), следовательно, можно добиться результатов с помощью науки, – то есть искусственно вывести гения? Материалистически настроенный читатель вправе усомниться, причем применив элементарный прием: а если не гениальность следствие органических нарушений, а нарушения следствия гениальности? Читатель же, верящий, что «в начале было Слово» и вовсе пропустит эти рассуждения как недоказательные: для него талант это Божий дар...

Но вообще рассуждения автора (представленные как мысли героя) действительно очень интересны. Заслуживает внимательного рассмотрения, к примеру, мысль о том, что «в паспорте необходимо указывать именно генетику: это индивидуальные, не повторяющиеся данные», и людей «необходимо приучить не к послушанию закону, а к постоянному генетическому сопровождению». Весьма значительна и мысль о возможности позитивных мутационных процессов, способных усовершенствовать человеческую – причем нравственную! – природу или мысль о том,что «биологические виды человеков являются составной частью самой материи и развиваются вместе с ней» и так далее.

В конце концов, как и герой нового романа Александра Потемкина «Соло Моно» Василий Караманов задается вопросом: «А что, если cosmicus необходимо искать среди людей? Ведь мутации – это не усредненная абсолютная величина. Они происходят при рождении каждого отдельного из человеков». И главный вывод тот же, что в «Соло Моно»: новый человек, homo cosmicus – он сам.

Парафренный синдром? – спросит лишенный магического дара художественной условности унылый критик. Но разве не велик в своих замыслах незаметный дворник Караманов, поднимающийся в своих мечтах к сотворению нового, гораздо более совершенного вида людей? И почти доказано уже, что именно мысль творит реальность. А значит, насыщенные энергией идеи л ю б о г о одинокого разума способны повлиять на действительность, более того – даже изменить мир. И разве не считали некоторые из примитивных обывателей Калуги б е с п о л е з н ы м чудаком будущего гения космонавтики Циолковского ?

Но обратимся еще раз к рецензии на роман «Я» Капитолины Кокшеневой. И на этот раз возразим уважаемому критику: Кокшенева отмечает бессердечие Караманова, его полный рационализм и, так сказать, его холодное сердце. О рационализме повторю: где есть артистизм, главенствует не логический рациональный ум, а творческая интуиция, иррациональность, даже если она замаскирована под «рациональный проект». Но ближе к концу романа прорываются у Караманова и простые человеческие чувства: «Я и не предполагал, что у меня есть сердце, – не как технический орган, а как чувствующий, – удивленно признается он,- Я поймал себя на мысли, что появившиеся во мне мягкость и терпение по отношению к человекам есть результат того, что во мне «открылось сердце». «Открывшееся сердце» – это путь уже не холодного рассудка и даже не интуиции, а веры... Веры не обязательно православной, это может быть и «Агни-Йога», предсказывающая вслед за индуизмом приход после мрачной Кали-юги новой эры и новой человеческой расы, или другие современные теории религиозного толка. Но, главное, это выход к новому пониманию: человеческое в людях начинается с сердца...

Последние страницы романа «Я» отмечу особо – это суд над Карамановым – причем, суд в стиле пьесы абсурда Ионеско (с легким отсветом Гоголя), потому что на пустых стульях никого нет: и пародийные судья, и прокурор, и адвокат и прочие – сам Василий Караманов. Прием, который использовал автор, очень удачен и выразителен; автору удалось как бы стереть границы перехода от одного виртуального персонажа (к примеру, судьи) к другому (например, адвокату). Подсудимый в ответном слове просит суд разрешить ему «приступить к изменению генетической модели наших сограждан». И здесь не столь важно, какое решение примет этот суд. Признает ли он Караманова виновным или оправдает, вспомнив слова апостола Павла: «Не все умрём, но все изменимся» или даже удовлетворит его просьбу. Важно ответить на вопрос, виновен ли Караманов в другом – в том, что, верша суд над людьми (А помните в Евангелии от Матфея: « Не судите, да не судимы будете»?), не начал его с себя, а, сразу встав в позицию жертвы и не попытавшись подняться над своим горьким опытом детства, а значит, п р о с т и т ь и начать с о с т р а д а т ь несовершенному человечеству, – вынес «человекам» радикальный приговор. Но ведь именно прощению и состраданию учил Достоевский, а Караманова (и по звучанию фамилии) можно вполне отнести к героям, которого Александр Потемкин «взрастил» из духовного атома его романов. Писатель не оправдывает, и не обвиняет своего героя, но, отстраняясь в конце романа от него и от его жизни, дает понять, что только читателю, который прочитает книгу, решать — достоин Василий Караманов наказания или апологии.

Мария Бушуева
Критик и литературовед