«Изгой», или зов русской вечности
Философские размышления о романе Александра Потёмкина «Изгой»
Всех, кто откроет книгу А. Потемкина, ожидает подлинное открытие. Автор приглашает нас к знакомству со странным, но завораживающе привлекательным виртуальным собеседником – французским аристократом с русско-итальянскими корнями князем Андрэ Иверовым, финансовым гением мирового фондового рынка. Читатель ощутит очарование его незаурядной личности, изысканного стиля жизни, где, казалось бы, есть все, что душе угодно, – и вместе с тем недостает чего-то очень важного, к чему неизбывно стремится его мятежный дух.
Из романа «Изгой» мы узнаем о современной жизни куда больше, чем из солидных социологических изысканий. Ведь именно литература – точнее то, что французы называют belle letter, родившееся вместе со стилем французского романа, – способна открыть взору человеческому подлинную душу его культуры.
Экономист по призванию и профессии, Александр Потемкин сумел понять в нашей жизни многое, сокрытое не только от поверхностного взора неискушенного обывателя, но и от тенденциозного прорицания ангажированных адептов российского реформаторства. И потому с горечью констатирует, что с уходом советской идеологии «на российский народ опустилась непроглядная тьма – коррупционная, циничная, античеловеческая в своей дьявольской разрушительной энергии бюрократическая идеология...». В оппозиции к безоглядным почитателям «Чикагских мальчиков» с их методологически невзыскательной апологией «невидимой руки рынка» как универсального средства решения всех социальных проблем, А. Потемкин показывает, что современная российская экономика, принимающая все более виртуально-монетизированный характер, более не в состоянии обеспечить устойчивое социальное развитие. Ибо рынок способен выявлять соотношение спроса и предложения, но его пресловутая «невидимая рука» – в отрыве от думающей головы – не в состоянии поддерживать его на должном уровне.
Профессионально занимаясь экономикой как академической дисциплиной, А. Потемкин по-человечески глубоко переживает социальные последствия неоправданно жесткой компрадорской приватизации, приведшей к абсолютному обнищанию большей части населения страны и доселе невиданной люмпенизации интеллигенции.
Главное действие романа разворачивается не в казино и не на фондовой бирже – оно в душе человеческой. Это внутренние действия-переживания, обращенные на постижение происходящего в мире и в самом себе. И то, и другое переливают одно в другое и сливаются друг с другом – такова смысловая нагрузка его «виртуальности» в литературно-художественном исполнении.
Смысловой стержень романа – глубокие раздумья о назначении человека, о судьбах современной цивилизации, культурно-антропологической цене прогресса, экономических и социальных последствиях гибельной глобализации. Автор возносит планку социально-экономических и художественных обобщений до подлинно философского уровня, задаваясь вопросами воистину всечеловеческого масштаба.
Духовные искания Иверова – это культурные усилия БЫТЬ. Решительным усилием воли отринув гамлетовское «НЕ БЫТЬ», он мучительно ищет свое место в современном трансгуманном и отчужденном мире, отмеченном синдромами «ускользания бытия» и «смерти субъекта». Ценой неимоверных усилий герой обретает искомую гармонию душевного и духовного. Но где? В психиатрической клинике им. Сербского! Именно в этом закрытом учреждении – то ли тюрьма, то ли больница – он впервые на протяжении романа встречает достойных собеседников, равных ему по эрудиции и интеллекту. Именно здесь впервые ощутил он «роскошь человеческого общения»! Российская психушка предстала в романе надежной социальной гаванью, где смог, наконец, обрести герой духовное признание как личность – не повелитель золотого тельца, способный по-царски оплачивать внимание сильных и знатных мира сего.
«Личное счастье, – убежден Иверов, – продукт виртуальности. Оно нравственно, т.к. не посягает на чужую собственность, мораль и свободу. Если же мое личное счастье – товар реальный, а значит, неизбежно затрагивающий интересы других, то в нравственном отношении это меня не устраивает». Как тут не вспомнить притчу Ивана Карамазова о возврате Богу «счастливого билета» в грядущий «рай на земле», если в его основании – хотя бы одна слезинка невинного ребенка? Александр Потемкин – один из немногих современных писателей, кому удалось стать достойным преемником великих традиций психологического романа золотого века отечественной литературы. Исполненный нравственного пафоса, роман «Изгой» – апология напряженных духовных исканий «лишнего» человека – героя великой русской литературы в ситуации драматического «распада связи времен».
Лучшие страницы романа А. Потемкина посвящены описанию процесса духовного самоопределения героя, поиску основ его персональной идентичности – человеческих «зацепок» в отчужденном бытии. Подобно психологически тонко очерченным героям Ф.М. Достоевского, Иверов много размышляет о бытии «на грани» и «за гранью». Что побудило его замыслить самоубийство, узреть в нем единственный способ одним махом разрубить гордиев узел всех личных духовных проблем? Ответ – в самом названии романа. Он изгой, а значит – лишний на этом свете. Но Иверов никем и ни откуда не изгнан – он во внутреннем, «виртуальном» изгнании. Один из богатейших людей Франции, гений фондового рынка испытывает и душевный дискомфорт, и духовную неудовлетворенность. В роковой момент итоговых раздумий о смысле прожитого он находит в себе силы ухватиться за край ускользающего бытия, отринуть навязчивую мысль оборвать нить жизни на сорок втором году на дне океанской пучины – под давлением «человеческого, слишком человеческого» (Ф. Ницше) в его натуре.
Квинтэссенцией человеческой субстанции он полагает свободу. Осознание своего бытия как свободного, не заданного внешней необходимостью и побуждает его в то роковое мгновение перед прыжком в Ничто круто изменить выстраданное решение и в лихорадочном поиске новых смыслов жизни обрести «российскую» траекторию дальнейшей судьбы. Бросить все и уехать в неведомую Россию, на родину предков! Там, там его мятежный дух замыслил обрести «радикально иной формат бытия» – абсолютную противоположность, изнанку наличного. От безграничного наслаждения – к безутешному страданию. К унижению, побоям, отбросам. ...Ибо «без страдания нельзя познать истинного величия духа». Так зов русской вечности превозмог искус вечного мрака Ничто.
Художественными средствами А. Потемкин доносит до нас мысль о том, что в отчужденном бытии человек не живет, а функционирует. Удел его чаяний – симулякры, знаки неподлинного. Вместо любви – секс, вместо надежд – проекты, вместо счастья – успех. Экзистенциальное побуждение человека замкнуться в мире собственного сознания означает торжество субъективной реальности, отказ от общения с миром людей. В экзистенциальном изгойничестве – истоки неотвязной устремленности к виртуальному на изломе социально-сюрреалистического бытия.
Помимо культурных, изгойничество Иверова имеет и глубокие социально-экономические корни: триумф финансового капитала над промышленным, полный отказ от экономики физиократов, и как следствие – виртуализацию экономических отношений. В Предисловии к «Элитной экономике» А. Потемкин-экономист определяет виртуализацию экономики как «резкое ослабление обычных причинно-следственных связей, практически полный отрыв денежно-финансового рынка от реалий производственной сферы». Погрузиться в виртуальную экономику, ставшую базисом «реального» производства, – словно витать в миражах. «Жить в современном фондовом рынке, иметь в нем успех – означает поэтапную виртуализацию сознания», – убежден его герой. Стоит ли вообще воспринимать бытие дихотомически: «на самом деле» и «не на самом деле»? Где край бытия?» – философски вопрошает он.
В виртуальном отрыве от бытия герой стремится обрести оплот духовной свободы, преступающей соблазны торжествующе-грубого утилитаризма. Он жаждет прорыва туда, где «дух бродит, где хочет» (Гете). Его духовный взор устремлен к платоновскому миру подлинных сущностей, в сравнении с которыми вещи – лишь бледные тени на стенах пещер, удел которых – не бытие, но «бывание». В виртуальном прибежище абсолютной свободы жаждет он обрести экологическую нишу от пересыщенного раствора искусственной среды симулякров культуры, дегуманизирующего растления безудержного потребительства, инспирированного железной поступью техногенной цивилизации. Ибо удел современного человека – не материнское лоно живой культуры, но бездуховное пространство мертвой цивилизации, где животворящее семя культуры, прорастая, отвердело в скелетах догм, машин и жестких социальных технологий. В их цепких объятьях культура заметно поутратила изначальный гуманистический потенциал. В трансгуманизме она довольствуется инструментальной ролью гуманитарной упаковки современной техногенной рациональности. В досуговых технологиях культура парадоксальным образом отрицает самое себя, становясь проводником упрощенческих интенций современной цивилизации.
Человек современной эпохи утратил контроль над большинством социальных процессов, ранее казавшихся вполне прозрачными. Творимая руками людей история все более разворачивается у них за спиной. А потому виртуальный порыв Иверова устремлен в вечность. Ибо, презрев настоящее, современный человек утратил контроль над будущим, природа покорена и омертвела в технопарках, а жесткие социальные технологии навязали оголтелый эротизм и нравственную разнузданность массовой культуры. Безвкусица масс глубже укоренена в действительности, чем рафинированный вкус интеллектуалов, справедливо полагал Б. Брехт. Но как же трудно принять современную прагматическую инверсию массового сознания, где вместо морали – расчет, вместо ценностей – проекты, вместо общения – связь! Любовь редуцирована к сексу, на следующем витке отчуждения сублимируясь в транссексуальностъ – новомодную мораль трансгуманизма.
Болезненно-чуткий к малейшим колебаниям культурного климата, Иверов острее других ощущает пока что едва заметный перелом настроений на вакхическом пиру постсовременности. Погрузившись в дионисийское буйство раскрепощенной чувственности – погоню за очередным предметом вожделения – будь то записная красавица, диковинная вещь или экзотический зверек – он мгновенно охладевает, тотчас теряя к нему былой интерес по его достижению. Триумф потребительства повергает во мрак пустоты, в Ничто, и он с равнодушным презрением взирает на недавний предмет вожделения, ничуть не нужный ему как предмет потребления. И того более, он всем сердцем отвергает объект недавних устремлений. Его влечет лишь азарт игры, драматизм погони- схватки, мобилизация своих интеллектуальных, финансовых и социальных ресурсов. Игра стала ожившей метафорой его жизни, его интеллектуальной, социальной и эротической страстью. Ибо в ней – напряжение жизни, ее драматизм, ее полнота, превозмогающая постылую повседневность.
Роман «Изгой» – ожившее полотно современной российской реальности. Александр Потемкин с беспощадной правдивостью повествует о нравах, царящих в российском бизнес-сообществе, которое хорошо познал «изнутри» как «вовлеченный наблюдатель». Он отобрал и художественно осмыслил такие типажи российского олигархата, от которых в ужасе отшатнулись бы А. Н. Островский и Ф. М.Достоевский. Их собирательным образом является Платон Филиппович Буйносов – живое воплощение жизненных устоев акул российского криминального капитализма. Его жизненное кредо – «деньги любой ценой» – демонстративно попирает все нравственные устои человеческие. Он – машина, генерирующая масштабные финансовые прожекты и изощренные денежные аферы. Его подельник Ю. Алтынов и того круче: ни один финансовый поток не обогнет его мастерски расставленных ловушек, не обронив хотя бы капли. Он живое воплощение пирровой победы финансового криминала в современной России.
В романе «Изгой» мы найдем и блистательную разверстку хитросплетений судеб полюбившихся героев, и сюжетную завершенность событийной канвы. В последующих романах А. Потемкина культурное напряжение, рожденное драматической коллизией душевного и духовного, социального и общечеловеческого, реального и виртуального нарастает, обретая новые, доселе неведомые очертания. Отображенные в романе деструктивные контркультурные процессы требуют глубокого философского и литературно-художественного осмысления. Начало этому процессу и кладет роман Александра Потемкина «Изгой», знаменующий собою новую веху в истории русского социально-психологического романа.
Наталия Михайловна Смирнова
доктор философских наук, профессор,
ведущий научный сотрудник ИФ РАН
Ваш комментарий будет первым