«Изгой», или зов русской вечности

Философские размышления о романе Александра Потёмкина «Изгой»

Всех, кто откроет книгу А. Потемкина, ожидает подлинное откры­тие. Автор приглашает нас к знакомству со странным, но завораживающе привлекательным виртуальным собеседником – фран­цузским аристократом с русско-итальянскими корня­ми князем Андрэ Иверовым, фи­нансовым гением мирового фондового рынка. Читатель ощу­тит очарование его незаурядной личности, изыс­канного стиля жизни, где, казалось бы, есть все, что душе угодно, – и вместе с тем недостает чего-то очень важного, к чему неизбывно стремится его мятежный дух.

Из романа «Изгой» мы узнаем о современной жизни куда больше, чем из солидных социологических изысканий. Ведь именно литература – точнее то, что французы называют belle letter, родившееся вместе со стилем французского романа, – способна открыть взору человеческому подлинную душу его культуры.

Экономист по призванию и профессии, Александр Потемкин сумел понять в нашей жизни многое, сокрытое не только от по­верхностного взора неискушенного обывателя, но и от тенденциозного прорицания ангажированных адептов российского реформаторства. И потому с горечью констатирует, что с уходом советской идеологии «на российский народ опу­стилась непроглядная тьма – коррупционная, циничная, античеловеческая в своей дьявольской разрушительной энергии бюрократическая идеология...». В оппозиции к безоглядным почитателям «Чикагских мальчиков» с их методологически невзыска­тельной апологией «невидимой руки рынка» как универсального средства решения всех социальных проблем, А. Потемкин показывает, что современная российская экономика, принимающая все более виртуально-монетизированный харак­тер, более не в состоянии обеспечить устойчивое социальное развитие. Ибо рынок способен выявлять соотношение спроса и предложения, но его пресловутая «невидимая рука» – в отрыве от думающей головы – не в состоянии поддерживать его на должном уровне.

Профессионально занимаясь экономикой как ака­демической дисциплиной, А. Потемкин по-человечес­ки глубоко переживает социальные последствия нео­правданно жесткой компрадорской приватизации, приведшей к абсолютному обнищанию большей части населения страны и доселе невиданной люмпенизации интеллигенции.

Главное действие романа разворачивается не в казино и не на фондовой бирже – оно в душе человеческой. Это внутренние действия-переживания, обращенные на постижение происходящего в мире и в самом себе. И то, и другое перелива­ют одно в другое и сливаются друг с другом – такова смысловая на­грузка его «виртуальности» в литературно-художественном исполнении.

Смысловой стержень романа – глубокие раздумья о назначении человека, о судьбах современной цивилизации, культурно-антропологической цене про­гресса, экономических и социальных последствиях гибельной гло­бализации. Автор возносит планку со­циально-экономических и художественных обобщений до подлинно философского уровня, задаваясь вопросами воистину все­человеческого масштаба.

Духовные искания Иверова – это культурные усилия БЫТЬ. Решительным усилием воли отринув гамлетовское «НЕ БЫТЬ», он мучительно ищет свое место в современном трансгуманном и отчужденном мире, отмеченном синдромами «ускользания бытия» и «смерти субъек­та». Ценой неимоверных усилий герой обретает искомую гармонию ду­шевного и духовного. Но где? В психиатрической клинике им. Сербского! Именно в этом закрытом учреждении – то ли тюрьма, то ли больница – он впервые на протяжении романа встречает достойных собеседников, равных ему по эру­диции и интеллекту. Именно здесь впервые ощутил он «рос­кошь человеческого общения»! Российская психушка предстала в романе надежной социальной гаванью, где смог, наконец, обрести герой духовное при­знание как личность – не повелитель золотого тель­ца, способный по-царски оплачивать внимание сильных и знатных мира сего.

«Личное счастье, – убежден Иверов, – продукт виртуальности. Оно нравственно, т.к. не посягает на чужую собственность, мораль и свободу. Если же мое личное счастье – товар реальный, а зна­чит, неизбежно затрагивающий интересы других, то в нравственном отношении это меня не устраивает». Как тут не вспомнить притчу Ивана Карамазова о воз­врате Богу «счастливого билета» в грядущий «рай на земле», если в его основании – хотя бы одна слезинка невинного ребенка? Александр Потемкин – один из немногих современных писате­лей, кому удалось стать достойным преемником ве­ликих традиций психологического романа золотого века отечественной литературы. Исполненный нравственного пафоса, роман «Изгой» – апология напряженных духовных исканий «лишнего» человека – героя великой русской литературы в ситу­ации драматического «распада связи времен».

Лучшие страницы романа А. Потемкина посвя­щены описанию процесса духовного самоопределения героя, поиску основ его персональной идентичности – человеческих «зацепок» в отчужденном бытии. Подоб­но психологически тонко очерченным героям Ф.М. Достоевского, Иверов много размыш­ляет о бытии «на грани» и «за гранью». Что побудило его замыслить самоубийство, узреть в нем единственный способ одним махом разрубить гордиев узел всех личных духовных проблем? Ответ – в самом на­звании романа. Он изгой, а значит – лишний на этом свете. Но Иверов никем и ни откуда не изгнан – он во внутреннем, «виртуальном» изгнании. Один из богатейших людей Франции, гений фондового рынка испытывает и душевный дискомфорт, и духовную неудовлетворенность. В роковой момент итоговых раздумий о смысле прожитого он находит в себе силы ухватиться за край ускольза­ющего бытия, отринуть навязчивую мысль оборвать нить жизни на сорок втором году на дне океанской пучины – под давлением «человеческого, слишком человеческого» (Ф. Ницше) в его натуре.

Квинтэссенцией человеческой субстанции он полагает свободу. Осознание своего бытия как свободного, не задан­ного внешней необходимостью и побуждает его в то роковое мгновение перед прыжком в Ничто круто из­менить выстраданное решение и в лихорадочном по­иске новых смыслов жизни обрести «российскую» тра­екторию дальнейшей судьбы. Бросить все и уехать в неведомую Россию, на родину предков! Там, там его мятежный дух замыслил обрести «ради­кально иной формат бытия» – абсолютную противо­положность, изнанку наличного. От безграничного на­слаждения – к безутешному страданию. К унижению, побоям, отбросам. ...Ибо «без страдания нельзя познать истинного величия духа». Так зов русской вечности пре­возмог искус вечного мрака Ничто.

Художественными средствами А. Потемкин доносит до нас мысль о том, что в отчужденном бытии человек не живет, а функционирует. Удел его чаяний – симулякры, знаки неподлинного. Вместо любви – секс, вместо надежд – проекты, вместо счастья – успех. Экзистенциальное побуждение человека замкнуться в мире собственного сознания означает торжество субъективной реальности, отказ от общения с миром людей. В экзистенциальном изгойничестве – истоки неотвяз­ной устремленности к виртуальному на изломе социально-сюрреалистического бытия.

Помимо культурных, изгойничество Иверова имеет и глубокие социально-экономические корни: триумф фи­нансового капитала над промышленным, полный отказ от экономики физиократов, и как следствие – виртуализа­цию экономических отношений. В Предисловии к «Элитной экономике» А. Потемкин-экономист определяет виртуализацию экономики как «резкое ослабление обыч­ных причинно-следственных связей, практически пол­ный отрыв денежно-финансового рынка от реалий производственной сферы». Погрузиться в вирту­альную экономику, ставшую базисом «реального» про­изводства, – словно витать в миражах. «Жить в со­временном фондовом рынке, иметь в нем успех – озна­чает поэтапную виртуализацию сознания», – убежден его герой. Стоит ли вообще воспринимать бытие дихотомически: «на самом деле» и «не на самом деле»? Где край бытия?» – философски вопрошает он.

В виртуальном отрыве от бытия герой стремится обрести оплот духовной свободы, преступающей соблазны торжествующе-грубо­го утилитаризма. Он жаждет прорыва туда, где «дух бродит, где хочет» (Гете). Его духовный взор устремлен к платоновскому миру под­линных сущностей, в сравнении с которыми вещи – лишь бледные тени на стенах пещер, удел кото­рых – не бытие, но «бывание». В виртуальном прибежи­ще абсолютной свободы жаждет он обрести экологическую нишу от пересыщенного раствора ис­кусственной среды симулякров культуры, дегуманизирующего растления безудержного потребительства, инспирированного железной поступью техногенной цивилизации. Ибо удел современного человека – не материнское лоно живой культуры, но бездуховное пространство мерт­вой цивилизации, где животворящее семя культуры, прорастая, отвердело в скелетах догм, машин и жестких социальных технологий. В их цепких объятьях культура заметно поутратила изначальный гуманистический потенциал. В трансгуманизме она довольствуется инстру­ментальной ролью гуманитарной упаковки современной техногенной рациональности. В досуговых технологиях культура парадоксаль­ным образом отрицает самое себя, становясь проводником упрощенческих интен­ций современной цивилизации.

Человек современной эпохи утратил контроль над большинством социальных процессов, ранее казавшихся вполне прозрачными. Творимая руками людей история все более разворачивается у них за спиной. А потому виртуальный порыв Иверова устремлен в веч­ность. Ибо, презрев настоящее, современный человек утратил контроль над будущим, природа покорена и омертве­ла в технопарках, а жесткие социальные технологии навязали оголтелый эротиз­м и нравственную разнузданность массовой культуры. Безвкусица масс глубже укоренена в действитель­ности, чем рафинированный вкус интеллектуалов, справедливо по­лагал Б. Брехт. Но как же трудно принять современную прагматическую инверсию массового сознания, где вместо морали – расчет, вместо ценностей – проекты, вместо общения – связь! Любовь редуцирована к сексу, на следующем витке отчуждения сублимируясь в транссексуальностъ – новомодную мораль трансгуманизма.

Болезненно-чуткий к малейшим колебани­ям культурного климата, Иверов острее других ощу­щает пока что едва заметный перелом настроений на вакхическом пиру постсовременности. Погрузив­шись в дионисийское буйство раскрепощенной чув­ственности – погоню за очередным предметом вожде­ления – будь то записная красавица, диковинная вещь или экзотический зверек – он мгновенно охладевает, тотчас теряя к нему былой интерес по его достижению. Триумф потребительства повергает во мрак пустоты, в Ничто, и он с равнодушным презрением взирает на недавний предмет вожделения, ничуть не нужный ему как предмет потребления. И того более, он всем сердцем отвергает объект недавних устремлений. Его влечет лишь азарт игры, драматизм погони- схватки, мобилизация своих интеллектуальных, финансовых и социальных ресур­сов. Игра стала ожившей метафорой его жизни, его интеллек­туальной, социальной и эротической страстью. Ибо в ней – напря­жение жизни, ее драматизм, ее полнота, превозмогающая постылую повседневность.

Роман «Изгой» – ожившее полотно современной российской реальности. Александр Потемкин с беспощадной правдивостью повествует о нравах, царящих в российском бизнес-сообществе, которое хорошо познал «изнутри» как «вовлеченный наблюдатель». Он отобрал и художественно осмыслил такие типажи российского олигархата, от которых в ужасе отшатнулись бы А. Н. Островский и Ф. М.Достоевский. Их собирательным образом является Платон Филиппович Буй­носов – живое воплощение жизненных устоев акул рос­сийского криминального капитализма. Его жизненное кредо – «деньги любой ценой» – демонстративно попирает все нрав­ственные устои человеческие. Он – машина, генериру­ющая масштабные финансовые прожекты и изощренные денежные аферы. Его подельник Ю. Алтынов и того круче: ни один финансовый поток не обогнет его мастерски расставленных ловушек, не обронив хотя бы капли. Он живое воплощение пирровой победы финансового криминала в современной России.

В романе «Изгой» мы найдем и блистательную разверстку хитросп­летений судеб полюбившихся героев, и сюжетную за­вершенность событийной канвы. В последующих романах А. Потемкина культурное на­пряжение, рожденное драматической коллизией душевного и духовного, социального и общечеловеческого, реаль­ного и виртуального нарастает, обретая новые, досе­ле неведомые очертания. Отображенные в романе деструктивные контркультурные процессы требуют глубокого философского и литературно-художественного осмысления. Начало этому процессу и кладет роман Александра Потемкина «Из­гой», знаменующий собою новую веху в истории русско­го социально-психологического романа.

Наталия Михайловна Смирнова
доктор философских наук, профессор,
ведущий научный сотрудник ИФ РАН